katartikos

М Е С Т О

Ф И Л О С О Ф И И

исследования по метафилософии

C. Корнев

Москва 1996



Введение ---вверх

С середины прошлого века философия испытывает кризис самоутверждения.01 Необычайно значительное место, по сравнению с прошедшими эпохами, заняли вопросы, которые можно отнести к сфере метафилософии. Основным вопросом философии сделалось выяснение того, чем должна быть философия; иногда вопрос ставится и в более грубой форме: зачем она вообще нужна в нашем мире. За прошедшие полтораста лет на данный вопрос получены самые разные ответы, и этот процесс не закончился до сих пор.

Существо этого кризиса можно определить как потерю места, экологической ниши. Философия02 в какой-то момент вдруг выпала из сцепления легитимных социальных практик и снова превратилась в личное дело маргинальных одиночек.03 Нет, потеряно не только социальное место - некая позиция в социуме, которая позволяла философу направить свою деятельность ему на благо, и взамен давала ему признание и средства существования, - потеряно еще и место в голове. Место, которым философия обладала в сознании всякого сколько-нибудь образованного человека. Потерян и сам смысл философской деятельности. В любую из эпох развития, в Древней Греции, в Средние века, в Новое время философия обладала неким общим смыслом, единым для всех. В каждую из этих эпох для всех, кто занимался ею, или имел о ней какое-то представление, существовал консенсус относительно того, что она такое и в чем заключается ее функция. В Древней Греции это было стремление к счастью, в Средние века - служение теологии, начиная с Декарта - теория познания и организация научного разума. Сегодня подобный консенсус отсутствует. Общее место философии исчезло. От прошедших эпох унаследована лишь груда полуразложившихся остатков и копошащаяся на них куча мелких червей, каждый из которых стремится утилизировать это наследие на свой лад.

Здесь мы и даем одну из таких попыток. Мы попробуем, с одной стороны, обрисовать ту социальную нишу, на которую философия еще может претендовать по праву, а с другой - восстановить внутренний смысл философской деятельности, если он еще может существовать сегодня.


ЧАСТЬ I

ОПРАВДАТЕЛЬНЫЙ ВАРИАНТ ---вверх

реконструкция классического проекта философии

С первого момента своего существования философия заявила претензии на две сферы человеческой жизни. Она взяла под свой патронаж, с одной стороны, познание этого мира, с другой стороны - этику, нормы поведения в нем. Она стремилась дать критерий истины и указать ту единственную позицию, с которой можно получить самое подлинное знание о человеке и мире. И в то же время она стремилась дать человеку истинную цель его жизни, универсальные принципы поведения, наиболее адекватные природе человека и мира. И обе эти задачи решались не порознь, любая из философских доктрин старалась связать оба вопроса в один узел и дать на них общий ответ. Так, чтобы знание поверялось действием, а действие руководилось знанием.

Незыблемость места, которым веками обладала философия в головах людей и в социуме, покоилась на этих двух опорах, и только на них. Говоря языком современным, претензии философии простирались, с одной стороны, на теорию познания и методологию науки, а с другой - на этику и мораль, как индивида, так и социума целиком. Исчезновение места философии и связано непосредственно с тем, что оба эти пристанища были отобраны у нее. Или, по крайней мере, ее суверенность в этих сферах была поколеблена. Соответственно этому, существует два главных возражения против философии, обоснованность которых нам предстоит разобрать.

1. Возражение от позитивизма ----вверх

Первое возражение имеет источником позитивизм.

"Когда-то философия имела смысл, поскольку заменяла собой все науки, впоследствии они поочередно от нее отделились и разделили между собой те аспекты мира, которые прежде были в ее владении. Они не оставили вне пределов своей компетенции ничего из того, что доступно объективному исследованию. Следовательно, философия уже не способна быть наукой о мире и может сохраниться лишь в качестве науки о науках, как теория познания и методология объективных наук. Однако и здесь ее права сомнительны: предмет исследования сам диктует логику развития изучающей его науки; философия не может претендовать на роль такой теории познания, которая имеет хоть какое-нибудь значение для самих ученых. Методология наук, искусственно надстроенная над ними, не оказывает никакого влияния на их практику: обратная связь отсутствует, ибо настоящая методология и теория познания существует в головах ученых и неотделима от самого научного процесса. Будучи выделенной из него, она теряет всякое значение и обращается в бесплодную схоластику. Философия в итоге превращается в некую вещь-в-себе, все, что остается для нее, - в лучшем случае играть роль изощренного развлечения для извращенных умов, в худшем - быть служанкой идеологии в тоталитарном обществе."

Таков, в общих чертах, смысл этого возражения. Его справедливость зависит, с одной стороны, от того, насколько полно науки эмансипировались от философии, а с другой - насколько хорошо их совокупность охватывает все существенные для человека стороны реальности. Рассмотрим поочередно обоснованность возможных претензий философии в каждом из этих случаев.

Степень эмансипации ----вверх

Как установить степень эмансипации науки от философии или метафизики? Сделать это не просто, поскольку методология и теория познания любой науки так или иначе содержит в себе некоторую метафизику. Вопрос может заключаться только в том, какого рода эта метафизика - имманентная или привнесенная со стороны. Абсолютной степень эмансипации разумно считать тогда, когда эта философия успешно корректируется самим ходом исследования или, во всяком случае, не влияет на его результативность. Речь идет о том, что ценностные и целевые установки, вплетенные в методологию науки, (а значит и порождаемый ими метафизический каркас) вполне имманентны процессу исследования и неотделимы от него, так что без них данная наука просто не мыслима.

Трудно, однако, установить абстрактные критерии, которые позволили бы определить это, исходя из анализа внутренней логики науки и ее методов. Потенциально эта тема - предмет для бесконечных дискуссий. Ведь заимствование из философии может быть не прямым, а опосредованным, никак не отмеченным в списках цитируемой литературы. А потому мы предложим критерий внешний, простой и чисто эмпирический. Мы оставим в стороне те заимствования из философии, которые данная наука сделала на начальных этапах своего развития, или сделала косвенно - через идеи, проникшие в головы ученых помимо их сознательного контроля. Что было, то было - это уже предмет истории. Мы будем принимать во внимание только прямые текущие заимствования. То есть, если данная наука до сих пор черпает свои идеи и методы из философской литературы, и если философы могут непосредственно обогащать ее своими идеями, - очевидно, что такую науку нельзя назвать независимой от философии. Если же такого непосредственного заимствования не происходит - что ж, степень эмансипации мы будем считать абсолютной, по крайней мере в этом, самом слабом смысле.

Можно допустить, что так, по-видимому, и обстоит дело в случае физики, биологии, математики и других "естественных", "точных" или "технических" наук. Если дать слово типичному физику, и спросить его, насколько философия помогает ему в его работе, насколько он пользуется открытиями и рефлексией, которую она ему предлагает, мы услышим примерно следующее.

"Несмотря на то, что существует целая индустрия околонаучной философии, в которой задействованы тысячи специалистов по методологии и теории познания, ни одну из работ по философии науки мы не найдем в списках цитирования физика, математика или биолога. Сколько копий было поломано методологами науки относительно парадоксов квантовой механики или теории относительности. Но обратил ли внимание хоть один серьезный физик, из тех, кто сам способен развивать и совершенствовать теории подобного уровня, на всю эту груду литературы? Ученые подобного рода обращаются к таким вопросам не в период активного творчества, а под старость, когда их мозг слабеет и ищет себе посильного развлечения. В активный период своей карьеры философские вопросы разрешаются ими имманентно, исходя из логики тех задач, которые они решают. Они не только не обращаются к услугам методологов науки, но напротив, дают последним новую пищу для их никому не нужной вторичной рефлексии. Околонаучная философия обречена на то, чтобы вечно оставаться схоластической научно-популярной болтовней, бесполезной надстройкой, лишенной обратной связи с настоящей наукой, пристанищем для неудачливых физиков, математиков и биологов, претензии которых слишком превосходят способности их слаборазвитого интеллекта. Единственное ее применение - сфера образования, где новые философические предрассудки, извлеченные методологами из суммы современных наук, все же менее вредны, чем старые и замшелые, изобретенные дедушками и бабушками этих методологов."

Все это сказано, пожалуй, слишком сурово и грубо. Но что может возразить на эту отповедь философ науки? При всем желании он не сможет доказать ученому, что истиной является обратное. Непосредственное влияние современной философии на точные и естественные науки исчезающе мало. Если и можно найти отдельные случаи прямого влияния, это не является правилом, и больше похоже на курьез. Единственное исключение, пожалуй, - область логики и оснований математики. Но и здесь главная заслуга принадлежит не философам, а философствующим логикам. Кем были Кантор, Гильберт, Гедель, Тарский, Клини, Тьюринг, Вригт, Хинтикка? Сплав логики и философии в трудах Витгенштейна оказывает впечатление только на философов. Если логика и использовала что-то из его работ, то совершенно без внимания к философии, которая там содержится. То же можно сказать и о Куайне. Рассел и Уайтхед, обратившись к философии, перестали быть математиками, они уже не производили новых идей в этой сфере, а только рефлектировали над достигнутым. "Principia Matematiki" повлияли на развитие логики в десятки раз сильнее, чем вся последующая собственно философская деятельность этих двух ученых. Здесь, как и везде, на долю собственно философии приходится рефлексия без обратной связи. Это утилизация уже имеющихся идей, а не стимуляция новых.

Сказанное не значит, конечно, что философия должна "сдать" свои позиции в области естественных и точных наук. Это значит, что ее влияние здесь является очень тонким и опосредованным. Но в наши цели не входит подробное исследование этого вопроса. Мы должны ответить на исследуемое возражение максимально просто и убедительно.

Совсем иначе обстоит дело в случае наук другого рода, которые мы для краткости назовем "науками о человеке", таких как психология и комплекс дисциплин, сопричастных социальной и политической практике. - Здесь степень эмансипации, даже в самом слабом смысле, с очевидностью, существенно ниже. Мы не только найдем в основоположениях важнейших теорий, методах и парадигмах этих наук непосредственные заимствования из философии последних трех сотен лет, но, как правило, и прямые ссылки на те или иные чисто философские работы. Более того, перевороты и научные революции в этой сфере зачастую инициируются людьми, которые сами себя считают профессиональными философами. Взять к примеру "постмодернизм"*, - последнее философско-методологическое движение, захватившее все без исключения науки о человеке. Кто создал методологию постструктурализма? Кто инициировал ее проникновение в сферу психологии и социальных наук? Фуко, Деррида, Лиотар, Бодрийар, Рорти, Делез, и т. д. Никого из этих людей не возможно поместить в рамки конкретной науки, как ученого-специалиста. По стилю отношения к реальности - это типичные философы, мыслители широкого диапазона без определенной схолярно-профессиональной ориентации. Социальные и психологические науки в настоящий момент их развития, таким образом, не только зависимы от философии, они просто не представимы без нее. Они прикованы к ней как младенец к телу матери. Их собственная реальность иллюзорна, они существуют и развиваются лишь как эманация философской деятельности.

Причина заключается в том, что для этих наук не существует четкой грани между реальностью и описанием реальности (в меньшей мере - для психологии, в большей - для наук о социуме). Эти науки не вполне объективны по своей природе, т.е. не вполне отделены от своего предмета: они сами вместе со своими средствами описания составляют часть изучаемого ими объекта и включены в систему его функционирования. Теоретический каркас этих наук - хотят они этого или не хотят - пропитан вполне произвольными (т.е. имеющими не имманентное происхождение) ценностными и целевыми установками, которые не только не могут быть существенно изменены в процессе исследования, но и сами во многом определяют его направление и его результаты.

Здесь может возникнуть закономерный вопрос. Почему существует такая фундаментальная разница между двумя группами наук, и не является ли она временной? Не говорит ли она просто о недостаточной зрелости наук о человеке? По нашему мнению, причина этого различия кроется во взаимоотношении двух групп целевых и ценностных установок, которыми руководствуется ученый. Человек, сопричастный научной деятельности, вынужден подчинять свою жизнь двум наборам стандартов. Во-первых, это ценностные установки, имманентные самому научному процессу. Во-вторых, это ценности и стандарты поведения, которым ученый должен удовлетворять как член социума, - как гражданин, как наемный работник, как муж или жена, как отец семейства и т.п.. В какой-то точке эти два набора норм пересекаются для любой науки, поскольку занятие ею так или иначе составляет одну из социальных ниш данного общества. Можно говорить, поэтому, о нормах, принадлежащих науке как определенной профессиональной деятельности. Однако характер и диапазон этого пересечения существенно зависит от характера самой науки.

В случае естественных и в особенности точных наук, оба набора целевых и ценностных установок практически несоизмеримы друг с другом. Физик может быть "белым" или "красным", верующим или атеистом, либертеном или пуританином, - в норме все это не должно влиять на существо получаемых им научных результатов. Во всяком случае, можно сделать так, чтобы ценности этих двух порядков не особенно мешали друг другу. Ученый может вынести за скобки свою личную социальную обусловленность и превратиться в чистое орудие на службе научного разума (что не говорит, конечно, об отсутствии конкретной временной обусловленности этого разума как целого). Исторически зарегистрированные эксцессы - это исключение, которое подтверждает правило. Ибо любые попытки социального контроля над содержанием науки, от костров инквизиции до мичуринской биологии, приводили только к торможению и распаду науки, они не вызывали к жизни какой-то жизнеспособный альтернативный проект.

Совсем иначе обстоит дело с психологией и социальными науками. Ценностные установки, фундирующие такую науку, и ценностные установки ученого как члена социума - величины одного порядка. Социолог не может изучать социальный феномен так же, как физик изучает физическое явление. Скажем, изучая семейные отношения, господствующие в данном обществе, он изучает в том числе и те, в которые включен сам. Он изучает в том числе и себя самого, и свои собственные нормы и ценности. Даже если он изучает чужое, экзотическое общество, все равно он не имеет какого-то независимого эталона. Он может только сравнивать, соизмерять эти чуждые нормы и ценности с теми, что приняты в его собственном обществе. Но он не может воспарить над теми и другими и посмотреть на них каким-то отчужденным, отстраненным взглядом. То, что ему доступно - это не отстраненное исследование ценностей с какой-то внеценностной, внеэтической позиции, а диалог, сопоставление и соизмерение чужих ценностей своими, и наоборот. Изучение человека - это всегда диалог с этим человеком. Не интервью, не сбор материала, а именно диалог. То есть разговор, в котором ставятся под сомнение в том числе и собственные ценности и предустановки исследователя. Последний должен не забывать их, не вытеснять из сознания, как физик или математик, а напротив, эксплицировать и выносить на свет. Это типичный герменевтический, философский диалог, как его описывает, например, Гадамер.11 Непонимание или игнорирование этого вызывает искажения не только на уровне фундаментальной теории, но даже и на уровне социальной статистики, социологических опросов, как это показал, напpимеp, Бурдье.12

Именно то, что в основании наук о человеке лежит диалог, крепко привязывает их к философии. Честный диалог ценностей - это и есть ключевой пункт философии. Любое исследование, которое всерьез затрагивает эту тему, автоматически входит в сферу ее компетенции. Оно теряет свою методическую определенность и выходит за пределы узко очерченной профессиональной сферы. Это не просто следствие временного несовершенства психологии и социальных наук: это их вечная судьба. Философия всегда будет иметь значение либо как теория, лежащая в основании наук о человеке, либо как критика оснований этих наук.

Всегда, если только когда-нибудь не появится строгая наука о целях и ценностях, - но здесь мы подошли уже ко второму основанию исследуемого возражения.

Полнота наук и наука о ценностях ----вверх

Насколько верно утверждение о том, что совокупность ныне существующих наук целиком охватывает все интересующие человечество стороны реальности? - Кажется, остается все-таки один вопрос - быть может, самый важный для человека - который до сих пор принадлежит исключительно к сфере компетенции философии. Это вопрос о целях, или - что то же самое - вопрос о ценностях. Мы подразумеваем здесь не просто описание целей и ценностей, чем занималось, скажем, неокантианство, но такое знание о них, которое было бы конструктивным, т.е. имело бы власть свободно с ними обращаться, практиковало бы их критику, постановку, утверждение. В этом смысле, все существующие науки, как технические и естественные, так и науки о человеке, если вычесть из них чисто философские фрагменты, определенно являются науками о средствах, - и не более того.

Но быть может, вопрос о целях просто не достоин стать предметом науки? С этим трудно согласиться: этот вопрос не может проигнорировать ни отдельный человек, ни человечество целиком. Он имеет просто патологическую важность - от этого рода знания невозможно отказаться тому, кто продолжает существовать, хочет он этого или не хочет. Ибо не только качество существования, но и сама его возможность напрямую связаны с ним. И раз уж предметом исследования стали средства для достижения целей, вопрос о целях вполне достоин того, чтобы стать предметом науки. В конечном счете, это более фундаментальный вопрос, чем вопрос о средствах.

Здесь может появиться следующее возражение. Допустим, что сейчас философия является единственной дисциплиной, которая затрагивает вопрос о целях. Но это не исключает возможность, что строгая, "научная" наука о целях и ценностях, не тождественная философии, появится в будущем. Наш ответ будет состоять в том, что сейчас мы попробуем обрисовать основные черты, которыми должна обладать такая гипотетическая наука, и покажем, что они с необходимостью складываются в классический образ философии, со всеми ее достоинствами и недостатками.13

Что должно быть предметом науки о целях? Нетрудно понять, что этим предметом не могут быть ни цели сами по себе, в отрыве от реальности, ни реальность как источник целей, независимый от них самих. С одной стороны, мы не можем, ничего не зная о мире, выдвинуть некие суверенные цели, а затем стоически защищать их перед лицом реальности, - ибо откуда возьмем мы наши цели, как не из самой реальности? Цель является целью лишь поскольку предполагается (пусть даже это предположение впоследствии окажется неверным), что она воплотима, выполнима, хотя бы в принципе. А рассуждать о воплотимости, не принимая в расчет реальность, просто невозможно. Цель является целью только на фоне некоего базового знания о мире, в категориях которого она и должна быть сформулирована. С другой стороны, мы не можем сначала исследовать реальность, а уж потом, исходя из объективного описания реальности, поставить цели, которые естественно вытекали бы для человека и социума как уже изученных нами природных объектов. Не можем мы так поступить потому, что и реальность (по крайней мере психологическая и социальная), и тем более любое исследование этой реальности, как мы уже говорили, сама по себе опирается на фундамент целей и ценностей, и даже не мыслима без этого фундамента.

Итак, ни логически, ни хронологически мы не можем разделить эти два процесса: процесс изучения реальности как источника целей, и процесс постановки целей. С одной стороны, реальность подсказывает нам цели и ценности, и заставляет непрерывно корректировать их, с другой - цели и ценности изменяют реальность и сами по себе становятся ею. Наука о целях возможна лишь как наука об их взаимодействии с реальностью. Более того, такое взаимодействие является целью этой науки и ее результатом. Все, что она может (и должна) делать - корректировать цели и ценности, по мере того как следование старым целям приводит к изменению реальности, по мере того как знание о реальности пополняется другими науками, по мере того как эти науки добиваются успеха или терпят неудачу, сами являясь экспериментом над реальностью. Эта наука, таким образом, играет роль постоянно бодрствующего сознания, которое держит под контролем все остальные виды человеческой деятельности.

Не только по отношению к другим типам человеческой активности, но и по отношению к себе самой эта наука должна по меньшей мере быть постоянной критикой. Она должна постоянно пересматривать и свои собственные ценностные и целевые установки. Она должна быть метанаукой по отношению к себе самой. (Иначе мы придем к регрессу в бесконечность - наука о целях науки о целях, наука о целях этой последней науки, и т.д.) А это значит, что под сомнением всегда будут стоять даже ее собственные основания и принципы. Эта наука не может содержать никаких безусловных постулатов и абсолютно проверенных теорий. Нормой для нее должно являться многообразие конкурирующих теорий и парадигм - а не единая всеобъемлющая теория, многообразие методов и подходов - а не единственный абсолютный метод. Она является скорее интеллектуальной практикой, чем теорией, - практикой, которая использует разнообразные теории в качестве средства. Единственной опорой этой практики может быть только опыт, - собственный опыт этой практики.

Сказанного вполне достаточно, чтобы увидеть, как в образе гипотетической "науки о целях" постепенно проступают контуры философии: той философии, которая существовала прежде, и существует сейчас, со всеми ее характерными особенностями. Это и универсальность: знание о целях по самой своей природе соотносится со всеми другими типами человеческого знания, - не существует изолированных физических или биологических целей, существуют интегральные цели человека как индивида и человечества как вида. Это и распространенный в философии обычай связывать знание о целях и ценностях со знанием об устройстве универсума, или даже преподносить его в виде такого знания. Это и традиционная для философии претензия на господство, ибо очевидно, что дисциплина о целях и ценностях предназначена распоряжаться всеми остальными видами человеческой активности. Это и теоретический плюрализм и отсутствие общепризнанного метода. Это и обычная в философии претензия быть скорее эзотерической практикой, требующей долгого посвящения, чем общедоступной, однозначно понимаемой теорией. Это и значение, которое традиционно отводится истории философии, как сокровищнице специфического опыта.

Тождество гипотетической науки о целях и философии оказывается тем более полным, что эта "наука" не может даже и называться наукой. Ибо подобного рода знание имеет принципиально ненаучный характер. Ведь дисциплина, о которой мы ведем речь, должна не просто описывать цели - она должна изменять знание о целях и ценностях. А это значит не что иное, как изменять сами цели и ценности. Знание о целях, которое способно изменять сами цели, имеет принципиально иной характер, чем обычное научное знание. По своей природе это знание выполняет такую роль - т.е. является конструктивным знанием о целях - только тогда, когда способно реально изменять наличные цели и ценности. Реально изменять цели и ценности, наличествующие в голове индивида, - другими словами: это знание должно соблазнять.

Очевидно, что такая "наука" кроме прочих должна использовать такие "способы аргументации" и "методы исследования", которые не имеют ничего общего с принятыми в науке. Ее аргументы должны быть не столько теоретическими, сколько экзистенциальными. По своей сути они гораздо больше похожи на процедуры психоанализа, чем на обычный научный дискурс. Здесь допустимо воздействие на самые разные стороны человеческого сознания. Такая "наука" может пользоваться услугами беллетристики, музыки, кинематографа.

Словом, она не просто совпадает с философией по своей сущности, не просто повторяет ее характерные особенности, не просто тождественна ее основному ядру, но и охватывает практически все имеющиеся случаи употребления терминов "философия", "философский". Не существует критерия, который позволил бы различить эту гипотетическую "науку о целях и ценностях" и старую, всем известную философию. А значит, она и есть философия.

Итак, отталкиваясь от постулатов позитивизма и сциентизма, мы не можем отрицать ни того, что философия имеет собственную сферу компетенции, в которой она свободна от конкуренции других наук, как в настоящем, так и в будущем; ни того, что предмет, которым занимается философия, имеет огромную важность для всех остальных аспектов человеческого существования; ни того, что множество наук и направлений науки неразрывно связано с философией и не может существовать без постоянного контакта с ней.

2. Возражение от релятивизма ----вверх

Второе возражение является более серьезным. Оно использует аргументы релятивизма и звучит приблизительно следующим образом.

"Философия имеет смысл лишь как знание о целях и ценностях. Но это значит, что в норме каждый индивид или социальная группа уже имеют свою собственную философию. Эта философия укоренена в системе желаний индивида или в системе объективных (скажем экономических) интересов социальной группы. Более того, нет философии, которая была бы свободна от такой детерминации. Цели и ценности не могут висеть в воздухе - это всегда чьи-то цели и ценности. А значит, философия невозможна даже как псевдонаука, даже как просто равноправный и честный диалог ценностей. В рамках философии невозможен честный диалог. Действительно, что может быть результатом столкновения двух философских позиций? Если одна позиция победит другую в теоретическом споре, это еще ничего не значит - чтобы диалог оказался результативным, то есть состоявшимся, нужно не только формально победить в споре, скажем, перед лицом посторонних зрителей, нужно чтобы эта победа произошла и в сознании носителей противоположной позиции. Нужно не только победить, но и убедить. Убедить, то есть заставить другую сторону изменить своим целям и ценностям. И если одной стороне удалось совершить это, это означает в конце концов лишь то, что она навязала свои желания другой стороне, заставила ее отказаться от своих природных желаний. Сама философия послужила при этом лишь средством убеждения, настоящий спор разыгрывался между системами желаний. При этом победа одной философии, особенно в случае спора двух социальных групп, означает даже больше, чем акт убеждения, а именно - обман или скрытое насилие. Философия является здесь не более чем средством на службе у политических сил, оружием в идеологической борьбе, и в конце концов - наукой о средствах, как и любая другая наука. Всякий здравомыслящий индивид (или социальная группа) должен в корне пресекать возможность философского диалога, диалога о целях и ценностях, если чувствует себя объектом идеологической агрессии. Он должен расценивать попытку навязать ему такой диалог как акт насилия, и либо игнорировать ее, либо ответить на это скрытое насилие насилием явным, используя все имеющиеся в наличии средства. Таким образом, в случае если оба участника придерживаются оптимальной стратегии поведения, философия как некий значимый диалог о целях и ценностях невозможна, - по крайней мере тогда, когда игра ведется с равным по силе противником. Единственное поле деятельности для нее - обман менее искушенного противника, либо оправдание задним числом уже случившегося акта материального принуждения, профилактическая промывка мозгов ущемленным индивидам и социальным группам."

Теоретическое обоснование этого возражения, по-видимому, можно разложить на две составляющих. Во-первых, это постулат о невозможности взаимопонимания, о том, что ценностные установки частично или полностью несоизмеримы друг с другом. Плавный переход между ними, слияние, или достижение компромиссной позиции, устраивающей обе стороны, невозможно. Одни и те же вещи носителями разных позиций расцениваются совершенно по-разному. Можно лишь "перепрыгнуть" из одной системы отсчета в другую, какое-либо "скрещивание" между ними невозможно.

Во-вторых - утверждение о бессилии чисто теоретических форм согласования разных систем ценностей. Если ценностные установки соизмеримы, они, в общем случае, разнонаправлены - то, что выгодно одной группе, не выгодно другой. И взаимоограничение этими группами своих устремлений будет результатом не теоретической дискуссии, а реального взаимоотношения сил. Всякие переговоры способны только закрепить уже сложившийся раздел сфер влияния, истинной причиной которого является равнодействующая политических сил. Философская дискуссия не может оказать сколь-нибудь реального влияния на эти процессы. Она может только оправдывать их postfactum и закреплять их результаты путем идеологической промывки мозгов ущемленным группам и индивидам. Либо, напротив, призывать эти ущемленные группы к сопротивлению и реваншу, превращаясь, опять же, в средство пропаганды, в орудие идеологической борьбы.

Рассмотрим эти положения в обратном порядке.

Диалог и насилие ----вверх

Допустим, что цели и ценности каждой социальной группы жестко определяются некоторой конкретной системой интересов или желаний. Пусть интересы этих групп не совпадают, и, следовательно, каждая из них имеет цели и ценности, не похожие на цели и ценности других групп. А значит, цели разных групп неизбежно будут вступать в противоречие друг с другом. Каким же образом можно разрешить это противоречие?

Второй постулат исследуемого возражения утверждает, что в конечном счете все решает насилие. Но как далеко может зайти насилие в этом случае? Тотальная война на уничтожение возможна между двумя различными социумами. Война внутри социума, скажем между социальными и профессиональными группами, его составляющими, может привести только к гибели. Различные социальные группы взаимодополняют друг друга и не могут существовать по отдельности. Принуждение здесь не может заходить слишком далеко, просто потому, что господствующие группы нуждаются в существовании и даже процветании эксплуатируемых групп. Еще Платон заметил, что расчетливый правитель, даже если его власть имеет насильственное происхождение, будет заботиться о подвластном ему социуме как о своем достоянии, как о опоре и источнике своей власти.14 А это значит, что господствующие группы должны, в собственных интересах, как-то учитывать интересы подвластных групп. Все это в еще большей мере справедливо для современного социума, с его крайне сложной и тонкой организацией. Путь принуждения сегодня не может быть универсальным просто потому, что и сам господствующий класс не монолитен, а разделен на множество страт, имеющих разные, крайне специфические интересы, и часто равных по своим политическим возможностям.

Единственным средством избежать постоянной борьбы, ввести насилие в какие-то рамки, не угрожающие существованию социума, является подобие диалога или переговоров. Какой это будет диалог? Очевидно, требуемый результат - некоторое согласование, гармонизация соперничающих устремлений. А значит, в ходе такого диалога каждая социальная группа должна будет ограничить свои претензии, а от чего-то вообще отказаться, навсегда или на какое-то время.

Само по себе это, однако, еще не опровергает исследуемого постулата. Ведь переговоры могут сводиться просто к закреплению status quo, их результаты могут быть просто оформлением сложившегося на данный момент расклада сил. Собственно диалог ценностей при этом не происходит. Тем не менее, существуют случаи, когда он все-таки может стать необходимым. И самый важный из них - случай сложного общества, в котором происходят перманентные изменения. Быстрота и слабая предсказуемость результатов этих изменений приводит к тому, что поддержание устойчивости социума для господствующих групп может перевесить какие-то узко эгоистические интересы. Целью для них становится поддержание устойчивости любой ценой, даже за счет отказа от части своих привилегий. Проба политических сил, фронда может стать опасной для существования социума как целого, а значит - и для господствующего положения этих групп. Возможные конфликты и узлы напряжения должны вычисляться и предотвращаться заранее. А это означает необходимость проявлять настоящий интерес к целям и ценностям всех социальных групп, реально учитывать их и стараться по возможности удовлетворить.15

Итак, неустойчивая ситуация в сложном и бурно меняющемся социуме вынуждает разные социальные группы всерьез относиться к интересам и устремлениям других групп. Неудовлетворительное положение одной из групп может привести к взрыву или деградации социума как целого. При этом каждая из групп будет, тем не менее, всячески сопротивляться любому ограничению ее собственных устремлений. Для того, чтобы она пошла на это, она должна явственно увидеть необходимость такого шага. То есть, она должна увидеть, в каком именно месте ее интересы пересекаются с интересами другой группы, и почему эти последние для социума как целого в данный момент важнее.

Последнее нуждается в комментарии. Допустим, одна социальная группа сознательно жертвует какими-то своими интересами в пользу другой. При этом она должна осознавать, что ее жертва необходима. Это сделать легко, если другая группа нуждается в этой жертве непосредственно для осуществления каких-то жизненно важных для социума функций. Но цепочка взаимозависимостей может быть сложнее. Другая группа может нуждаться в этой жертве для сугубо внутренних, эгоистических целей, для того, чтобы улучшить свое собственное существование. А уж затем, во вторую очередь, существуя и процветая благодаря этой жертве, она исполняет какую-то функцию, важную для социума как целого. И здесь очень важным становится донести до сознания других групп, почему ей необходима эта жертва, и почему ее размеры должны быть именно такими, а не иными. Остальные группы должны понять, что ее требование - это не каприз, и не преувеличение, а действительно насущная необходимость. Они должны также соразмерить требуемую величину жертвы и те ее пределы, на которые они способны пойти.

Значит, необходимость взаимоограничения противоположных устремлений приводит к важному следствию. Это необходимость сравнения и соизмерения целей и ценностей, принадлежащих разным системам, различным социальным группам. Действительно, ограничивая себя в каком-то аспекте, группа должна осознавать, что отказ от некоторой цели важен для нее самой меньше, чем для соперничающей с нею группы. То есть, что данная цель в системе целей данной группы "весит" меньше, чем сталкивающаяся с нею цель другой группы "весит" в системе целей этой другой группы. И что для достижения компромисса она должна пожертвовать этой целью в большей степени, чем другая группа своей. А в обмен на это, в свою очередь, она сможет, во-первых, получить уступку в отношении какой-то другой, более важной для нее цели, а во-вторых, получить определенные дивиденды от сохраняемой таким образом жизнеспособности социума как целого. Следовательно, обе социальные группы приобретают интерес действительно понять чужую систему целей и ценностей и соизмерить их относительное значение. При этом, во-первых, ценности и цели каждой из групп выстраиваются в иерархию приоритетов. Во-вторых, эти две иерархии связываются между собой. Каждая цель и ценность одной группы вступает в определенные отношения с целями и ценностями другой. Каждая из систем оказывается разложенной по базису другой системы. Дифференциал продвижения по одной из осей этого базиса превращается в сумму дифференциалов в другой системе координат, и, в свою очередь, через обратную связь, осуществляемую социумом как целым, преобразуется в определенный дифференциал опять в первой системе. Варьируя степень уступок в отношении тех или иных целей и ценностей, данная группа может видеть конечный результат своего поведения и выбирать, исходя из этого, оптимальную стратегию.

Итак, в ходе подобного диалога его участникам приходится сравнивать, соизмерять ценности разного порядка. Сталкиваясь между собой, им приходится редактировать те или иные элементы своих систем, "переоценивать" значимость каких-то целей и ценностей, ограничивать, изменять ее. В конечном счете - выстраивать некую интегральную систему целей и ценностей. То есть диалог между такими участниками будет подлинным философским диалогом о целях и ценностях; начинаясь с обсуждения чисто внешних и материальных факторов, он неизбежно приводит к разговору "о смысле жизни", поскольку каждый из участников максимально заинтересован в том, чтобы понять истинные приоритеты другого, и в том, чтобы их взаимное удовлетворение произошло наиболее гармоничным образом. Условия выживания в сложноорганизованном социуме требуют того, чтобы степень искренности, и даже интимности подобного диалога была сопоставима с таковыми у молодой супружеской пары.

Здесь, однако, возникает следующий вопрос: насколько возможен такой диалог ценностей? Его необходимость, в общем случае, еще не гарантирует того, что для такого диалога отыщется хоть какая-то общая платформа. (О чем и говорит первый постулат исследуемого возражения.)

Общие ценности ----вверх

Итак, диалог между разными системами ценностей необходим. Но почему он оказывается возможным? Потому что системы целей и ценностей разных социальных групп не так уж несоизмеримы. Все эти группы имеют по крайней мере одну общую черту. Мы не можем сказать, что эта общая черта - стремление продлить свое собственное существование. Скажем, безработные или люмпен-пролетариат как социальные группы, вполне возможно, хотят совсем иного - собственного рассасывания и интеграции в другие социальные группы. Тем не менее, даже если целью группы не является собственное самосохранение как социальной единицы, этой целью будет выживание социума как целого.16 А выживание социума означает выживание по крайней мере некоторых, важнейших социальных и профессиональных групп, из которых он состоит. Это и является общей платформой, от которой можно отталкиваться в случае диалога ценностей.

Выживание как цель и ценность есть формальное общее любой совокупности целей и ценностей. Любая ценность сообщества не самоубийц содержит как свой элемент ценность "выживание". Ведь достижение любой цели и удовлетворение любой ценности предполагают существование субъекта действия, живого и способного к действию. Из гипотетического предположения существования каких-либо целей и ценностей непосредственно следует "выживание" как ценность. Именно поэтому оно есть общая ценность для любой совокупности сообществ. (Это не значит, впрочем, что выживание является главной целью, и что в некоторых случаях сообщество, целиком или в лице отдельных членов, не может отказаться от него.)

Выживание социума как ценность присуще всем социальным группам. Но ценности каждой из групп должны быть иерархически организованы по степени приоритетности. Просто потому, что на практике всегда приходится делать выбор, чем именно заниматься в данный конкретный момент. Это значит, что выживание как ценность как-то соотносится с любой другой ценностью данной группы, как-то соразмерено с ней. (Повторим, это не значит, что выживание является главной целью.) А потому, любая ценность группы может быть соразмерена с любой ценностью другой группы через посредство выживания, как общей для всех. Выживание таким образом приобретает роль эталона, обменного эквивалента, монеты в мире ценностей.17 Это обеспечивает полное взаимопонимание в практических вопросах. Так, например, если достижение цели A в степени B для некоторой группы более приоритетно, чем выживание социума, другие группы будут относиться к ее поступкам одним образом, разрешая ей удовлетворить эту цель в таких пределах, а если менее приоритетно - то иным, они будут ожидать компромиссов, возможности уменьшить степень удовлетворения этой цели.

Возможность компромисса, диалога ценностей связана с тем, что на практике система целей и ценностей никогда не бывает абсолютно жесткой и неизменной. Систему целей и ценностей можно представить себе как некоторую связь между структурой желаний, с одной стороны, и структурой реалий - с другой. (Под структурой желаний мы понимаем ту же систему ценностей, но еще не доведенную до четкой определенности, существующую в потенции.) Даже если обе исходные структуры считать неизменными, должно существовать бесконечное число вариантов системы, которая связывает их друг с другом. Именно поэтому возможен конструктивный диалог между разными субъектами желаний.

Итак, философия получает смысл как практика активного взаимопонимания, как интегральный здравый смысл (sensus communis, common sence) мировоззренчески различающихся группировок, которые обречены жить вместе, взаимодействовать и взаимопроникать.18 Философия - это эквивалент здравого смысла в изменившихся условиях. Когда-то мир был прост и здравый ("общий") смысл справлялся с ролью, возложенной на него. В современных условиях здравый смысл, с одной стороны, уже не способен подавать действительно здравые советы по действительно серьезным, глобальным вопросам; а с другой стороны - распался на множество частных "здравых смыслов" бесчисленных социальных прослоек и профессиональных групп. Философия и старается, должна стараться занять это вакантное место. Разумеется, это еще является вопросом, насколько хорошо она может справиться с подобной ролью. Однако другой альтернативы не существует: именно для этого философия была создана в свое время. Эта проблема породила философию - и больше никакого другого средства.

Заметим, речь не идет о конструировании раз и навсегда какого-то универсального и завершенного здравого смысла - это практически невозможно - а о том, что сама философия каждый раз должна играть эту роль. По отношению к конкретным проблемам, выходящим за рамки отдельных научных дисциплин или сталкивающим интересы нескольких социальных групп. Она становится необходимой тогда, когда ограниченное сознание социальной или профессиональной группы, погребенное в испытанных методах и стереотипах поведения, выходит за рамки своей компетенции и теряет точку опоры. Философия всегда - это практическая, практикующая философия. Философские системы, теории, методы, подходы - это не готовый рецепт, это всегда лишь средство для того, чтобы вести интегрирующий диалог, сами по себе они имеют значение лишь как элементы опыта, на который опирается практика этого диалога. Философия - это вечно бодрствующее сознание, необходимость которого порождена тем, что человечество по своей природе стремится ко сну, даже вопреки инстинктам самосохранения.

Идеал и реалии ----вверх

У возражения, которое мы сейчас исследуем, остается в запасе еще один, последний аргумент. Все, что было сказано о философии как о диалоге, имеет несколько отвлеченный характер. Допустим, что такая философия возможна и даже необходима. Но способна ли она выполнять на практике ту роль, которую мы ей указываем? Оказывает ли мнение философов хоть какое-то влияние на тех, кто действительно принимает решения и ведет социальные переговоры? Разумность и вменяемость социальных групп, и тем более правящих, имеет ограниченный характер. Погнавшись за сиюминутной выгодой, они вполне способны пожертвовать своими истинными, долговременными интересами. Имея в руках реальную власть, они не будут особенно церемониться с теми, кто им подчинен. Как в таких условиях будет развертываться деятельность философа?

Действительно, философ не может оказать реального воздействия на те или иные социальные процессы. Не он принимает решения, не он ведет переговоры. Однако прежде чем подобные переговоры могут произойти, должна существовать возможность взаимопонимания. Роль философа и заключается в конструировании такой возможности. Он создает идеологический фундамент для социальной интеграции. Он обнажает устройство мира целей и ценностей каждой из социальных групп, показывает, где они сочетаются, а где противоречат друг другу. Выясняет, где и чем каждая из сторон может пожертвовать без особого ущерба для себя, а что должно остаться неприкосновенным. Он заставляет противоположные стороны социального диалога вести игру в открытую, в ситуации абсолютной прозрачности. В конечном счете, он создает сумму альтернатив их возможной гармонизации. Он заблаговременно создает запас идей и средств, который наполняет изначально пустые головы тех, кто действительно ведет переговоры и принимает решения. Разработка универсальной идеологии, встраивающей в себя все существующие частичные идеологии, таким образом, сама по себе неизбежно оказывает влияние на реальные процессы социальной интеграции.

Второе поле практической деятельности философа, как это ни странно, - совершенствование идеологии господствующих групп. Дело в том, что стратегия такой группы не является самоубийственной, по крайней мере на сознательном уровне. Ценность выживания так или иначе занимает в ней достаточно серьезное место. Наивно предполагать, однако, что в современных сверхсложных условиях, когда задача скорее всего является переопределенной, существует много равно осуществимых стратегий выживания. Хорошо, если найдется хоть одна такая стратегия. Это значит, что отдельные идеологические доктрины противоборствующих групп, при достаточно серьезной проработке и учете всех последствий, сами по себе должны стягиваться к этой единственной идеологии выживания. Существующие расхождения в этом вопросе - следствие незрелости таких идеологий, недостаточно серьезного анализа ситуации. Это и подсказывает одну из ниш, которую может занимать философ в современном обществе. Он может действовать в рамках идеологической платформы той или иной господствующей группы, как бы на ее стороне, как преданный ей идеолог. Развивая и углубляя эту доктрину, он неизбежно размывает ее изнутри, заставляет дрейфовать ее в сторону большей универсальности, большей способности к компромиссу с идеологиями других групп. Он обнажает элементы самоубийственности, которые заключались в первичном варианте такой идеологии. В конечном счете, он заставляет эту группу отказываться от каких-то своих предрассудков и ложных расчетов, жертвовать частью своих интересов, принимать всерьез ценности и устремления других групп.

Итак, ничто не препятствует философии оказывать реальное влияние на цели и ценности социальных групп. При этом она способна играть активную роль и не сводить свою деятельность только к пассивному обслуживанию уже сложившейся расстановки сил. Анализ второго возражения на этом можно считать исчерпанным. Он, вместе с анализом первого возражения, обрисовывает в общих чертах то место, которое философия может и должна занимать в социуме. Это место - рядом с социальной теорией и социальной практикой. Добавим к этому, что на данный момент она уже достаточно прочно занимает это место. Социальная теория, формирование идеологии, воздействующей на социальную практику, - это не случайные и не побочные занятия философа, а именно то место, которое он должен занимать в нашу эпоху. Напротив, все остальные позиции, в частности, историко-философский комментарий, - побочные, вторичные и целиком служебные сферы деятельности.

----к началу

вернуться на предыдущую страницу


01Временной отсчет такого положения дел можно вести от момента крушения гегельянства, когда в пятидесятые годы прошлого века, после временного увлечения Шопенгауэром, его повсеместно вытеснил бессистемный наивный материализм с позитивистским уклоном. Это означало не смену одной господствующей философии на другую, а отказ от всякого серьезного отношения к философии вообще, какой бы она ни была. Неокантианство и последующие течения философии не смогли исправить эту ситуацию. ----- назад

02Имеется в виду настоящая, значимая философия, а не безобидный историко-философский комментарий. -----назад

03По выражению Мерло-Понти, она превратилась в "темное дело". См. его "В защиту философии", стр. 30 в одноименном сборнике, М., 1996. ----- назад


*Здесь мы имеем в виду методологию постструктурализма и ее многочисленные приложения в гуманитарных и социальных науках. -----назад

11Любая попытка рассматривать философский диалог как существенный момент философии неизбежно оказывается под влиянием таких фундаментальные работ Г.-Х. Гадамера, как "Истина и метод" и "Неспособность к разговору". ----- назад

12Несколько работ П.Бурдье на эту тему, переведенных на русский язык, можно найти в сборнике "Социология политики", М.: Socio-Logos, 1993. См. также Bourdieu P. Language and Symbolic Power. Cambridge, 1991. ----- назад

13Заметим, это не следует понимать так, что кроме целей и ценностей философия больше ничем не должна заниматься. Просто цели и ценности - это ключевая точка, которая автоматически переводит в сферу компетенции философии все остальное. ----- назад

14"Государство", первая книга. ----- назад

15В этом и состоит причина бурного развития таких наук, как социология и этнология. ----- назад

16Конечно, можно представить себе принципиальных самоубийц, которые не только ставят перед собой совсем противоположные цели, но и деятельно работают в этом направлении. Однако этим они сознательно исключают для себя возможность диалога, то есть серьезного отношения к ценностям другого, и потому превращаются просто в агрессивную материальную силу, вроде землетрясения или извержения вулкана, с которой возможны только силовые, чисто материальные отношения. ----- назад

17Эта возможность - следствие конечности человеческого существования. Общим следствием этой конечности является возможность обменивать все на все. Труд - на сексуальное удовлетворение (через посредство денег), пищу - на философские размышления (через посредство времени, затрачиваемого на ее добывание, и вновь обретаемого в возможности продлить существование), и т.д. ----- назад

18Рассуждая о здравом смысле, мы опять имеем в виду анализ, проделанный Г.-Х. Гадамером в "Истине и методе". ----- назад

----к началу


вернуться к титульной странице текста