Антон Ржевский

Поминки по Версачи
или девушка-зима

                            "... Глава Шестая.
                            Поминки по Версачи.
   -  Странные  вещи  происходят на свете, поручик, - задумчиво  проговорил
Муромцев, читая очередное телеграфное донесение своей парижской агентуры. -
Знаете  ли  вы,  что  Версачи застрелил тот же  самый  человек,  что  убрал
Троцкого?
   -  А разве Версачи был троцкистом?
   -  Не думаю. Но все-таки однажды я видел трость в одной из его коллекций.
   -  Возможно, это его и погубило, Александр Палыч. На Лубянке  шутить  не
любят.
   -  Нет, нет, поручик, - не все так просто. За много лет своей практики я
понял  одну  простую  вещь:  никогда не стоит  сбрасывать  со  счетов  даже
незначительные подробности. Совершенно посторонний, казалось бы, факт может
вдруг поиметь самое непосредственное отношение к расследуемому делу.
   -  У  вас  есть какие-то соображения на этот счет? - с сомнением спросил
поручик.
   -  Крутится в голове какая-то мыслишка, да никак не могу ухватить.
   -  Вот  смотрите,  - продолжал полковник. - Поставьте себя  в  положение
барона.  Его дела явно принимают плачевный оборот. Эшелон опиума, посланный
большевиками Сухэ-Батору, со дня на день прибудет в Ургу. А это значит, что
красные орды Сухэ-Батора вот-вот преодолеют виртуальный барьер и хлынут  во
Внутреннюю  Монголию.  Что остается делать барону в этой  ситуации?  С  его
одной-единственной дивизией?
   -  Отступать в Тибет. К далай-ламе.
   -  Согласен, это вариант. Но, как говорил Наполеон Бонапарт, никогда  не
стоит считать своего противника глупее, чем ты сам. Что бы сделали вы  сами
на месте барона, поручик?
   -  Я  на  месте  барона? - ухмыльнулся Ржевский. - Я,  Александр  Палыч,
сделал бы то же самое, что сделал бы каждый порядочный русский офицер. Я бы
уже  давно,  еще три года назад, сгреб бабки и смотался бы в Ниццу.  Или  в
Баден-Баден, на худой конец.
   - Так почему же, поручик, вы считаете барона глупее себя самого? Барон -
удивительно  трезвый  и сообразительный человек. И  вот  что  я  думаю:  не
является ли убийство Версачи своеобразным знаком, который подают барону его
итальянские друзья?
   Полковник встал и размашисто зашагал по кабинету, - так он делал всегда,
когда обдумывал новую мысль.
   - Подумайте сами, поручик:  десять вагонов брусиловского золота висят на
нем,  как  камень на утопленнике. Дорога одна: отгрузить их  на  пароход  в
Харбине и перевезти в Европу. Сначала, очевидно, в Ниццу, а там перегрузить
на поезд, и - в один из швейцарских банков.
   - А  почему  бы  ему не проследовать через Германию?  Ну, скажем,  через
Баден-Баден?
   - Путь через Италию - самый безопасный. В Германии сейчас неразбериха. В
покойной Австро-Венгрии вообще не пойми что, - так что Унгерн, если у  него
появится  идея сбежать в Европу и отвезти свои денежки в швейцарский  банк,
высадится несомненно в Ницце.
   - А как же тогда сообщение нашей парижской агентуры?
   - Это  говорит  только  о  том, что наша  парижская  агентура  продалась
чекистам.
   Полковник снова уселся в кресло.
   - Однако,  Ржевский,  ваши сомнения  понятны. Эта версия  содержит  одно
недостающее звено.
   - А именно?
   - Почему им захотелось убрать именно Версачи?
   - Да, почему? - переспросил Ржевский.
   - Вот это нам и нужно выяснить.
   На  несколько  минут  в  кабинете установилась задумчивая  тишина.  Было
слышно, как под двумя черепными коробками судорожно ворочаются мозги.
   - Постойте, полковник, -  нарушил эту тишину Ржевский, - кажется, мне  в
голову пришла мысль.
   - Версачи,  Версачи... -  задумчиво бормотал Ржевский. -  Полковник,  вы
абсолютно правы! Я нашел это звено!
   - Что такое?!
   - Версачи!  Версачи!  Полковник, помните наш последний визит  к  графине
Наташе? Помните те малиновые галифе, что висели у нее в спальне?
   - Ну и?..
   - Так вот, полковник, - торжественным голосом произнес Ржевский, - брюки
галифе изобрел не кто иной, как Версачи! Потому-то они так и называются: га-
ли-фе!
   - Так. Ну и что из этого следует?
   - А  то,  что  эти малиновые галифе принадлежат не кому иному, а  самому
барону Унгерну! Все сходится!
   Полковник ошеломленно уставился на Ржевского. Кажется, он совсем потерял
дар речи.
   - И  там,  в  заднем   кармане,  наверняка  лежит   карта,  где  указано
местонахождение зарытых сокровищ! Потому-то графиня и отвлекала от них наше
внимание! Помните, как изменилось ее поведение, когда я заметил эти галифе?
   - Поручик!  -  Муромцев подошел к нему и крепко пожал руку. -  Я  всегда
считал  вас сообразительным человеком, но сегодня, признаюсь, вы  превзошли
самого себя!
   - Ну что ж, в путь! - продолжил он, распахнув перед Ржевским дверь.
   - В путь?
   - В  усадьбу Ростовых!  Постарайтесь обернуться до вечера, - нам  дорога
каждая минута.
   - Э-э-э... - замялся Ржевский.
   - Что такое?
   - Тут, понимаете ли, может возникнуть проблема...
   - Да, согласен, -  пожалуй, тогда мы обошлись с нею слишком по-мужски. Я
бы  даже  сказал,  чересчур по-мужски. Но все можно  исправить!  Мужайтесь,
Ржевский - вы же боевой офицер!

   - Версачи,  Версачи...  -  бормотал  в задумчивости  поручик,  натягивая
поводья коня.
   С  этим именем у него были связаны воспоминания, - дорогие его сердцу, и
одновременно   -  не  очень  приятные.  Впрочем,  к  самому   Версачи   эти
воспоминания имели лишь косвенное отношение.


                               Девушка-Зима
                        Лирическое отступление N 17

   У нее  были  огромные черные глаза. И такие же черные  волосы, - пышные,
длинные и совершено прямые. Словом, ее царственное лицо представляло  собой
воплощение декаданса. В нем мерцал Восток. Нет, не тот примитивный, в...  в
трипперных  гаремах  Восток дня сегодняшнего, а Восток Древний,  строгий  и
мрачный,  тронутый  пылью  веков,  исчерченный  таинственными  иероглифами,
понятными  лишь для посвященных. Древний Шумер и Древний Египет. Но  только
не  было  в  этих  глазах ни шумерской неги, ни древнеегипетского  знойного
солнца. В них сияла холодная русская зима.
   Первым открыл ее Бальмонт, - глупый, бедный Бальмонт, которому так и  не
удалось затащить ее в постель. Многие поэты, художники, да и просто повесы,
которые раньше считали себя классиками и современниками, посмотрев на  нее,
вдруг  становились законченными декадентами. В ней сосредоточилась  как  бы
декадентская  сущность  этой великой эпохи, эпохи Серебряного  Века,  эпохи
серебряных  листьев  на иссохших от холода зимних ветвях.  Жаркая  осень  и
видимый  тлен  разложения  снаружи - и мертвенная  зима  внутри.  Люди  без
сердца,  которые прикидываются порочными только затем, чтобы  их  не  сочли
мертвецами. А впрочем - читайте Блока, мы же вернемся к поручику Ржевскому,
который, пожалуй, был единственным по-настоящему живым человеком среди всей
этой богемной публики.
   Ржевский  познакомился  с  ней на одном из шумных  петербургских  балов.
Заметив  нескромные  взгляды, которые поручик бросал  на  девушку,  к  нему
подошел князь Андрей.
   - Ржевский! Хотите я познакомлю вас с этой неприступной красавицей?
   - О! Вы знаете ее, князь?
   - Это Елена С., известнейший в богемных кругах модельер.
   - Модельер? Ну и как она в постели? Надеюсь вы, князь, уже...
   Князь загадочно улыбнулся.
   - Не будем торопить события, поручик.  Если вам повезет, вы узнаете  это
сами.
   С  этими  словами князь Андрей взял Ржевского за руку и повел  навстречу
его судьбе.
   -  Ах,  князь,  это так любезно с вашей стороны, что вы представили  мне
этого замечательного молодого человека.
   Она повернулась к Ржевскому.
   -  Поручик, я весь вечер наблюдаю за вами, и знаете - мне кажется, у вас
есть именно то, чего мне больше всего не достает.
   Поручик  бросил  на нее снисходительный взгляд. Он уже  привык  к  своей
популярности в определенных кругах, и в том, что красивая светская  женщина
так вот запросто подходит к нему и напрашивается в постель, не видел ничего
необычного.
   -  Что ж мадам, я, со своей стороны, с огромным удовольствием окажу вам,
так сказать, посильную помощь.
   -  Вот-вот.  Я  как раз собиралась попросить вас об этом.  У  вас  такой
замечательный торс... Не согласитесь ли вы поработать у меня топ-моделью? Я
хоpошо заплачу.
   Ржевский гордо выпрямился и поправил шашку.
   -  Сударыня,  -  ответил  он с достоинством,  -  я  бы  на  вашем  месте
поостерегся делать столь неприличные предложения вооруженным офицерам.
   -  Вы  обиделись, поручик? Как странно. А мне показалось, что  мы  легко
найдем общий язык.
   Поручик недоуменно взглянул на нее.
   -  Я  ведь  не  пролетарий, чтобы нанимать меня на  работу.  Я  кадровый
офицер.   Я   привык  служить,  -  Царю,  Отечеству  и  нашей  Православной
Цивилизации. И если уж я вам понадобился, вы не должны были оскорблять  мою
честь столь высокомерным и недостойным вашей красоты предложением.
   -  Что  же  вы  хотите взамен, поручик? Объясните наконец  по-русски,  -
сказала она с видимым раздражением.
   Ржевский  с  минуту  подумал, стараясь облечь свое  желание  в  наиболее
галантную форму.
   -  Я  ничего не хочу взамен. Да, да - ничего, мадам. Если вам нужна  моя
служба  и  преданность, - заметьте, служба, а не наемный труд, оплачиваемый
этими  презренными  зелеными бумажками, - что ж, я  готов  вам  служить.  И
взамен мне нужна только ваша дружба.
   -  Дружба?
   -  Дружба.
   -  А что вы понимаете под этим словом? Надеюсь, ничего неприличного?
   -  Мадам,  вы опять оскорбляете мои самые светлые чувства!  -  в  порыве
великодушия воскликнул Ржевский, и сам не заметил, как попался в ловушку.
   Коллекция,  в  показе  которой он должен был  принимать  участие,  имела
довольно  своеобразное  название: "ПОМИНКИ  ПО  ВЕРСАЧИ  -  десять  мужских
костюмов  для  путешествия  на  тот свет." Елене  вообще  нравились  всякие
загробные  темы. Предыдущая ее коллекция называлась "Спецодежда для  ночных
мертвецов", - туда входили изящно скроенные саваны для вампиров  и  упырей,
меховые манто для оборотней, непринужденные домашние халаты для барабашек и
несколько  русалочьих  купальных костюмов, с единственной  прорезью  внизу,
для хвоста.
   -  А  разве Версачи уже скончался? - полюбопытствовал Ржевский,  услышав
название коллекции.
   -  Ну конечно нет, что за глупости приходят вам в голову!
   -  Э-э-э... но если он жив, - так не рано ли устраивать по нему поминки?
   -  Поручик,  в  том-то  и  заключается суть профессии  модельера,  чтобы
опережать  события,  а  не следовать за уже свершившимся  фактом.  Кто,  по
вашему,  делает  моду?  Мы,  модельеры, должны предугадывать  тенденцию  по
крайней мере на полгода вперед.
   Показ  был  назначен  уже  на следующий день, времени  для  репетиций  у
поручика  не  было,  и  поэтому, придя через день в назначенное  место,  он
пребывал в легком волнении.
   -  Одевайтесь же! - услышал он команду суетливо распоряжавшейся Елены.
   Ржевский  подошел  к столу, где лежал предназначенный для  него  костюм.
"Так,  жилет,  тросточка, цилиндр... А где же штаны?"  Поручик  удивился  -
штанов на столе не было.
   -  Простите,  мадам. Я вижу здесь только жилет, - а  где  же,  извините,
штаны?
   -  Штаны? Ах, Ржевский, вы отстали от моды. На дворе декаданс, а вы  все
еще спрашиваете про штаны. В конце концов, это уже не смешно.
   -  Хорошо,  мадам.  Если вам так угодно, я выйду на подиум  без  штанов.
Но... - Ржевский сделал многозначительную паузу.
   -  Что еще?
   -  Есть, как бы это выразиться погалантнее, одно маленькое недоразумение.
То есть, в том-то все и дело, что недоразумение у меня слишком большое.
   -  О чем вы, поручик? - удивилась она.
   -  Ах,  мадам,  - сказал он, слегка помявшись, - если бы мой  детородный
инструмент  (я правильно выражаюсь по научному?) был обычных размеров...  А
так  я  боюсь,  что публика будет взирать в основном не на ваш превосходный
жилет, а на мой половой орган.
   -  Вы  так  думаете?  А вы ужасно самоуверенный человек,  поручик.  Мне,
положительно, нравится иметь с вами дело.
   -  Вы делаете мне комплимент, мадам. Но могу ли я зайти в своей дерзости
столь далеко, чтобы предложить вам один совет?
   -  Совет? Ну давайте.
   -  Чтобы  публика все-таки заметила ваш превосходный во всех  отношениях
жилет,  не угодно ли будет вам приспустить из левого кармана жилета золотую
цепочку для часов.
   -  Цепочку? Но зачем? Цепочка здесь совершенно ни к чему!
   -  Дело  в  том, что другой конец этой цепочки мы обмотаем вокруг  моего
члена...
   -  А,  понимаю! - ее лицо осветилось творческим азартом. - Вы,  поручик,
сообразительный человек. Действительно, так композиция обретет  необходимую
целостность.
   Шквал   аплодисментов  и  восхищенных  отзывов,  который  вызвал   показ
коллекции,  невозможно описать в словах, - особенным успехом  пользовалась,
конечно,  модель, которую представлял Ржевский. Давая интервью журналистам,
Елена  наспех  придумала для нее соответствующее название:  "темпоральность
эротического".
   -  Вы   знаете,  -   задумчиво  говорила  она  корреспонденту  "Биржевых
Ведомостей".   -  Меня  время  от  времени  прикалывают  разные   временные
пространства,    завихрения   темпоральности,    калейдоскоп    виртуальных
хронотопов...
   Ржевский потом корил ее за это, и говорил, что более соответствовало  бы
этой  композиции  другое  название,  более  возвышенное.  Например,  "вечно
женственное  ждет  и  просит", "писочные часы" - с ударением,  конечно,  на
втором слоге, - "брегет Дон Жуана", "Я и Оно", "собака бывает кусачей", или
уж,  на  худой  конец,  подошла  бы  его  любимая  поговорка:  "Никогда  не
откладывай на ночь то, что можно сделать уже утром."
   Изощренный, прямо-таки бездонный символизм этой модели - х.. привязанный
к  цепочке  от  часов  -  просто  ошеломил образованное  русское  общество.
Символисты  и футуристы наперебой спорили между собой, что именно  означает
этот  символ:  то ли это х.., символизирующий собой быстротекущее  время  и
непрерывную   чреду   поколений,  то  ли  это  часы,  ставшие   для   наших
современников  чем-то  вместо  х..  .  Максим  Горький  отрекся  от  своего
буревестника,  и  громогласно  заявил, что теперь  только  нашел  настоящий
символ   для  неумолимо  приближающейся  пролетарской  революции.  Блок   и
Сальвадор  Дали,  обнявшись, вместе стучали головами о стену  и  скрежетали
зубами, сетуя, что не им первым пришла в голову эта эпохальная идея.  Марат
Гельман   плача   стоял   перед  Леночкой  на  коленях   и   упрашивал   ее
воспользоваться  его  галереей,  если ей снова  откроется  нечто  подобное.
Взамен  он  обещал  присылать на ее показы своих друзей, молодых  поэтов  и
художников, которые будут развлекать публику своими творческими  находками:
прилюдно  обнажать  задницу,  онанировать  на  подиуме,  разбивать   яйцами
бутылочное  стекло.  Немецкий философ Мартин Хайдеггер,  как  раз  к  этому
времени дописавший свою книжку "Бытие и Время", не удержался от искушения и
поместил  эту  картинку  на обложке. На него чуть не  подал  в  суд  другой
немецкий философ, Освальд Шпенглер, который тоже хотел воспользоваться этой
картинкой для своей знаменитой книги "Конец Запада".
   Сразу  после  показа, Ржевский, еще не протрезвев от своего триумфа,  но
уже  сняв  знаменитый жилет и отмотав от х.. цепочку (свой мундир он  одеть
еще не успел), подошел к Елене.
   -  Мадам! Мы так хорошо поработали вместе. Естественно возникает  мысль:
не следует ли нам также хорошо отдохнуть? Вместе, разумеется.
   -  На что это вы там намекаете, поручик?
   -  Известно  ли  вам,  мадам, что между мужчиной и  женщиной  существует
множество видов взаимного отдыха?
   Елена  презрительно  осмотрела  его с головы  до  пят.  Под  ее  строгим
взглядом вставший было член поручика снова обмяк.
   -  Поручик, а вы изрядный нахал. Мне это нравится, но нужно же соблюдать
меру.
   -  Неужели я оскорбил вас своим предложением?
   -  Я ведь женщина, а не животное.
   -  А  что,  по-вашему,  женщины относятся к царству  растений?  -  глупо
сострил поручик, и тут же пожалел об этом.
   Елена,  ничего  не  ответив,  снова холодно  поглядела  на  него  своими
бездонными  черными  глазами.  Ржевский  смутился,  -  он  никогда  еще  не
сталкивался с такой царственной женщиной.
   -  Я  понял,  я  понял,  и не буду спорить. Да, да,  женщины  -  это  не
животные, это растения. Это цветы. Это царственные цветы в райском саду.
   Он немного помолчал.
   - Но все же, все же. Знаете ли вы, мадам, что цветы являются детородными
органами растений?
   - Ах, Ржевский. Вечно вы все опошляете...
   Так,  изо дня в день общаясь во время работы, они постепенно сблизились.
И  даже  стали звать друг друга по имени. Правда, со временем, наблюдая  за
ней, Ржевский стал подмечать некоторые странности.
   Однажды, во время шумного бала, она вдруг остановилась как вкопанная,  -
от  неожиданности Ржевский чуть не споткнулся, ведь только что  они  бешено
кружились в мазурке.
   - Антуан,  посмотрите  туда...  -  она  указала  пальцем   на  невысокую
белокурую  девушку, стоявшую у стены и занятую беседой с  каким-то  молодым
камер-юнкером.
   На  эту  девушку  Элен  глядела  как  завороженная.  "Такой  взгляд,"  -
подумалось поручику, - "бывает у караульного, когда он заснул на толчке,  и
вдруг разбужен воздушной тревогой."
   - Антуан,  Антуан...  Что же это со мной... -  проговорила  она   мягким
томным  голосом, который поручик привык слышать от женщин в несколько  иной
ситуации и, как правило, в другой позе.
   - Ага, так вы предпочитаете блондинок! -  прозрел вдруг Ржевский. - А  я
так  все голову ломал, почему вы равнодушны к мужчинам... Даже к лучшим  из
них.
   - Я не понимаю, о чем вы, Антуан. Вы лучше сюда, сюда посмотрите. Вот на
это сокровище.
   - Я  и  смотрю на эту девушку.  Что ж, симпатичная. Я одобряю ваш  вкус,
Элен. Я и не знал, что у нас с вами так много общего.
   - О  господи!  Вы что, кроме женщин совсем вокруг ничего не  видите?  Вы
посмотрите на это платье! Это же семнадцатый век!
   - Платье? - Ржевский совсем запутался.
   Елена была совершенно вне себя. Ее губы дрожали, а правой рукой она даже
обхватила Ржевского за шею - чего в здравом уме никогда бы не сделала.
   - О-о-о! Антуан... Открою вам одну маленькую тайну, -  жарко шептала она
ему  на  ухо.  -  Знаете, вид старинных платьев приводит меня  в  состояние
полного экстаза. Я иногда даже сознание теряю.
   - Да  вы  фетишистка, мадам, -  холодно отвечал Ржевский. Поручику  было
неприятно,  что  ему,  со  всеми его достоинствами,  предпочитают  какое-то
платье,  пусть  даже и старинное. "В сущности, ведь это  всего  лишь  кусок
материи. Тряпка-с."
   Ее  знакомства тоже казались ему странными и подозрительными. Однажды он
застал  ее  в  обществе  пожилого лысого господина  с  восточной  бородкой.
Ржевский  знал от своего приятеля, жандармского полковника фон  Корна,  что
этот господин - видный деятель социал-демократической партии.
   - Господи, Леночка, с кем вы водитесь? -  сказал он ей после,  оставшись
наедине. - Ведь это же большевик! Чудовище!
   - Ах, оставьте, поручик, - ответила она. - Этот человек может быть самым
ужасным, но если он любит меня, то я плачу ему тем же.
   - О, Элен, если бы и ко мне вы относились точно так же...
   - Вы  не удовлетворены нашими отношениями, Антуан?  Но вы же сами  почти
навязали мне дружбу, - только дружбу! - вы же сами так говорили?
   - Как  легко  все-таки  женщина  может  извратить  слова  преданного  ей
человека! Вы прекрасно понимаете, Елена, что мне хочется большего. Гораздо,
гораздо большего...
   - Чего же вам хочется, Антуан? Говорите, говорите, не стесняйтесь. Вы же
видите  -  у  меня  в  руках  нет бокала с шампанским,  и  ваша  физиономия
останется невредимой.
   - Откуда  такое предубеждение, Элен?  Признаюсь честно, - я знал  многих
женщин, - и ни одна, - заметьте, - ни одна не осталась неудовлетворенной.
   - Ах, Антуан, мне, право, жаль вас.  Вы как большой ребенок. Неужели  вы
еще не поняли одну простую вещь?
   - А что, собственно, я должен был понять? -  насторожился Ржевский. Судя
по  тону,  с которым была произнесена последняя фраза, ему показалась,  что
сейчас откроется какая-то тайна.
   - Бедный вы мой ребенок! Нельзя же так долго обманывать самого себя!
   - О чем вы, Елена? Я, право, не понимаю, куда вы клоните.
   - Ржевский,  Ржевский...  Ну  хорошо,  я  больше  не  буду  щадить  ваше
самолюбие. Вы хотите правду - получайте ее.
   Она уселась на софу и приняла самую раскованную позу.
   - Вы меня хотите, Антуан?
   - Больше жизни!
   - Ну что ж, берите...
   Она требовательно взглянула на него своими огромными черными глазами.
   - Как,  прямо  сейчас?!  Вы наконец растаяли!  Леночка!  -  у  Ржевского
задрожали руки.
   - Берите,  берите...  Но сначала  я бы вам посоветовала  испытать  себя.
Попробуйте, например, поцеловать меня в губы.
   - С огромным удовольствием! И не только в губы...
   Ржевский подбежал к ней и присел рядом на софу.
   - Я так мечтал об этой минуте... А вы? Признайтесь, вы мечтали?
   - Вы собираетесь целовать, или разводить демагогию?
   Ржевский  замолчал. Он завороженно смотрел на ее огромные глаза.  Чем-то
они  напоминали  ночных  бабочек. И так же как бабочки,  время  от  времени
взмахивали своими черными крылышками. Зрачки ее в полутьме отсвечивали чем-
то  фиолетовым...  С  усилием  оторвавшись от этого  феерического  зрелища,
поручик перевел взгляд на губы, которые ему предстояло сейчас поцеловать.
   Губы  были  выкрашены  в фиолетовый цвет. Какое-то неясное  воспоминание
стало  просыпаться  в его душе. Да, точно, - на прошлой  неделе  он  был  в
синематографе, и там было что-то подобное... Хотя фильм был и  черно-белый,
но  все  равно  в  блеске  губ у актрисы, а может просто  в  неясной  ауре,
распространявшейся  вокруг,  и улавливаемой только  шестым  чувством,  было
какое-то  поразительное сходство с тем, что он видит теперь. Он на  секунду
закрыл  глаза...  Фильм  был про вампиров, и целых  две  ночи  после  этого
Ржевскому снились кошмары. Один и тот же кошмар: как эти губы, с фиолетовым
блеском,  приоткрываются,  и  из  под них высовываются  огромные  уродливые
клыки...
   Ржевский  вздрогнул.  Он  открыл глаза  и  постарался  сбросить  с  себя
наваждение.  Элен  смотрела  на него все тем же  мертвенным  и  неподвижным
взглядом.  На  ее  губах  появилась какая-то  неземная,  застывшая  улыбка.
Ржевский однажды видел такую улыбку в анатомическом музее. Внезапный  страх
охватил его душу.
   "Возьми себя в руки, старина!" - пытался он перебороть настроение. - "Ты
же  боевой  офицер,  в конце концов! У тебя же два Георгия!"  Но  страх  не
проходил,  и  хуже  того  - он начал распространяться  на  тело.  С  ужасом
Ржевский  понял, что больше не может пошевелиться, - все его мышцы  как  бы
одеревенели. И что самое ужасное - он уже не мог отвести глаза...
   "Спокойно, старик. Ничего сверхъестественного, - это обычный гипноз,"  -
снова  и  снова  пытался он успокоить себя. - "Ничего, не таких  брали.  На
хитрую  найдется с винтом. Нужно просто глаза закрыть, а потом  наброситься
на  нее,  потрясти как следует - тут оно все и пройдет. У нее в глазах  вся
сила."
   Ржевский закрыл глаза и попытался сосредоточиться. "Значит так. Сейчас я
спокойно  вытяну  руки вперед, и схвачу ее за сиськи.  Посмотрим,  как  она
после  этого  будет  меня гипнотизировать. Главное,  это  потом,  после  не
оплошать  -  а  с  этим у меня проблем никогда не было,"  -  удовлетворенно
подумал он, и приготовился осуществить свой план.
   Но  что-то  его все же удерживало, - и вообще у него возникло  ощущение,
что  какая-то  мысль  хочет,  но никак не может  пробиться  на  поверхность
сознания. - "Хочет, но не может, хочет, но не может," - машинально повторял
он  про  себя.  - "А хочет ли?" - Что-то было явно не так, -  не  так,  как
обычно.  Чего-то  ему  сейчас недоставало. И по мере того,  как  эта  мысль
поднималась  в  его  душе  на  поверхность, он чувствовал,  как  спину  его
прошибает  странный озноб. Внезапно страшное прозрение,  наконец,  постигло
его. "О Господи!" - мысленно воскликнул он. - "Ведь у меня не стоит!.."
   Елена, наконец, не выдержала и звонко расхохоталась.
   -  Ах,  Ржевский, Ржевский! Скажите еще спасибо, что я устроила вам  это
предварительное  испытание. Если бы я просто прыгнула к вам  в  постель,  -
клянусь,  вы  бы жестоко опозорились и возненавидели всю свою  жизнь...  Вы
знаете, отчего застрелился поручик Голицын?
   Ржевский сел на пол и тихо заплакал...
   -  Как-то  раз  они с корнетом Оболенским пришли ко мне пьяные  и  стали
приставать. Я злилась, злилась на них... Но корнет-то еще легко отделался -
он наблюдал эту сцену со стороны, а поручик спьяну действительно удостоился
такой чести, и залез в мою постель... Если бы вы слышали, как он кричал. Он
орал  и  ругался:  "Корнет Оболенский, да налейте  же  мне  вина,  наконец!
Сейчас, сейчас, Леночка, - у меня обычно после третьей бутылки все в  норму
приходит.  Вы  не  подумайте  только, что я и по  жизни  импотент.  Клянусь
честью!"
   Она рассмеялась каким-то злым, мстительным смехом.
   И  все-таки  надежда  не  оставляла Ржевского. "Может,  пойти  к  врачу?
Закодироваться?   Это  явно  какой-то  невроз  -  она   просто   всех   нас
гипнотизирует! Или витаминов побольше кушать?" Он пробовал еще  и  еще,  но
результат был тем же. Несмотря на все прилагаемые усилия, Ржевскому  так  и
не   удалось  овладеть  этой  девушкой.  Это  было  первым  и  единственным
поражением в его жизни.    ..."


                                                                август 1997